Мудрец посадил свое, лучащееся жизнью, тело в позу лотоса. Ему было уже за семьдесят, и он не проявлял никаких неприятных признаков старости или малоподвижного образа жизни. Крепкий и статный, он был идеален в любом отношении. У него было лицо риши, схожее с описаниями древних текстов. С благородными чертами и пышной бородой, он всегда сидел твердо и прямо, его неподвижные глаза сосредоточены на Вездесущности.
Святой и я вошли в медитативное состояние. Через час его мягкий голос пробудил меня:
— Ты часто погружаешься в безмолвие, но развил ли ты анубхаву6? — он напомнил мне о том, что Бога нужно любить больше, чем медитацию. — Не принимай технику за цель.
Он предложил мне манго. Со своим добрым остроумием, которое я нашел очень очаровательным в его натуре, он заметил:
— В целом люди больше увлекаются Джала йогой (единством с едой), чем Дхьяна йогой (единством с Богом).
Его йоговский каламбур вызвал у меня громкий смех.
— Как заразительно ты смеешься! — Его взор наполнился любовью. Лицо его всегда было серьезным, но в то же время выражало экстатическую улыбку. Его огромные, напоминающие лотосы, глаза скрывали в себе божественный смех.
— Эти письма пришли из далекой Америки, — святой указал на несколько толстых конвертов на столе. — Я веду переписку с несколькими обществами, чьи члены интересуются йогой. Они заново открывают Индию с большим чувством направленности, чем Колумб! Я рад помочь им. Знания йоги, подобно солнечному свету, светящему всем одинаково, доступны всем, кто готов принять их. То, что, согласно опыту риши, является жизненно важным для спасения человека, не должно искажаться на Западе. Схожие в душе, но различные по своему внешнему опыту, ни Запад, ни Восток не будут процветать, если там не будет практиковаться какая-либо форма дисциплинарной йоги.
Безмятежные глаза святого заворожили меня. Я не осознавал, что его речь была завуалированным пророческим руководством. Только сейчас, когда я пишу эти слова, я понимаю все значение бросаемых, как будто невзначай, откровений, которые он часто давал мне, предвещающих то, что однажды я принесу учение Индии в Америку.
— Махариши, почему бы вам не написать книгу о йоге для того, чтобы принести пользу миру?
— Я готовлю учеников, — ответил он. — Они и их ученики будут живыми книгами, доказательством против естественной дезинтеграции времени и неестественных интерпретаций критиков.
Остроумие Бхадури вызвало у меня еще один взрыв смеха.
Я оставался наедине с йогом, пока вечером не прибыли его ученики. Бхадури Махасая начал одну из своих неповторимых дискуссий. Словно медленным наводнением он смел умственный мусор своих слушателей, направив их лодки к Богу. Его поразительные притчи выражались на безупречном бенгальском языке.
В этот вечер Бхадури подробно объяснял различные философские темы, связанные с жизнью Мирабай, средневековой принцессы Раджпутана, которая оставила жизнь во дворце, чтобы искать компании садху. Один великий санньяси отказался принять ее, потому что она была женщиной, но ее ответ заставил его покорно опуститься к ее стопам.
— Скажи мастеру, — ответила она, — что я не знала, что во вселенной есть какие-либо лица мужского пола, кроме самого Бога. Разве мы все не являемся женщинами перед Ним?
(Содержащаяся в священном писании концепция Господа как единственного Положительного Творческого Принципа, Чье творение является не чем иным, как пассивной майей).
