— Конечно же, я помчался отправлять телеграммы служащим станций во всех городах, которые Амар подчеркнул в своем расписании. Он отметил Барейли, и так я выследил твоего друга Дварке. После наведения справок в окрестностях Калькутты, я узнал, что твой кузен Джатинда одну ночь отсутствовал, но на следующее утро вернулся домой в европейской одежде. Я нашел его и пригласил на ужин. Он согласился, обезоруженный моим дружелюбием. По дороге я тайно провел его в полицейский участок. Его окружили несколько полицейских, которых я предварительно выбрал по их свирепому виду. Под их устрашающим взглядом Джатинда согласился объяснить свое загадочное поведение.
— Я начал путешествие в Гималаи веселым и одухотворенным, — объяснял он. — Ожидание встречи с мастерами наполняло меня вдохновением. Но как только Мукунда сказал: «Когда мы будем находиться в экстазе в пещерах Гималаев, тигры, как околдованные, будут сидеть рядом с нами, как ручные котята», — я застыл на месте, на лбу у меня выступил пот. «И что потом?» — подумал я. «А если свирепая природа тигров не изменится под воздействием силы нашего духовного транса, будут ли они вести себя по отношению к нам как домашние кошки?» В уме я уже представлял себя вынужденным обитателем желудка какого-нибудь тигра, попавшим туда не сразу целиком, а отдельными кусочками!»
Мой гнев из-за исчезновения Джатинды испарился со смехом. Веселье, пережитое впоследствии в поезде, стоило всей той душевной боли, причиной которой он оказался. Я должен признаться в легком чувстве удовлетворения: Джатинда тоже не смог избежать встречи с полицией!
— Ананта4, ты прирожденная ищейка! — Мой изумленный взгляд не был лишен доли раздражения. — И я скажу Джатинде, что я рад, что им двигало не желание предательства, как казалось, а всего лишь разумный инстинкт самосохранения!
Дома в Калькутте мой отец трогательно попросил меня обуздать мою, рвущуюся в странствия натуру, по крайней мере, до окончания школы. В мое отсутствие он с любовью подготовил план, договорившись со святым пандитом, Свами Кебаланандой5, что тот будет регулярно приходить к нам.
— Этот святой будет твоим учителем санскрита, — уверенно заявил мой отец.
Отец надеялся удовлетворить мою духовную тоску наставлениями ученого философа. Но роли слегка поменялись: мой новый учитель совсем не торопился предложить мне интеллектуальную сухость, а, наоборот, раздувал во мне угли стремления к Богу. Мой отец не знал, что Свами Кебалананда был возвышенным учеником Лахири Махасаи. Бесподобный учитель имел тысячи учеников, безмолвно притянутых к нему посредством неотразимости его духовного магнетизма. Позже я узнал, что Лахири Махасая часто называл Кебалананду риши, или просветленным мудрецом.
Лицо моего учителя было обрамлено пышными кудрями. Его темные глаза выражали простодушие и были прозрачными, как у ребенка. Все движения его изящного тела были отмечены расслабленной неторопливостью. Всегда мягкий и любящий, он был твердо укоренен в бесконечном сознании. Многие из наших счастливых часов, проведенных вместе, были посвящены глубокой медитации Крия.
Кебалананда был заслуженным знатоком древних шастр, или священных книг. Своей эрудицией он заслужил звание «Шастри Махасая», с которым к нему обычно обращались. Но особых успехов в изучении санскрита я не достиг. Я искал каждой возможности избежать скучной грамматики и поговорить о йоге и Лахири Махасае. Однажды мой учитель сделал мне одолжение, рассказав кое-что из своей собственной жизни с мастером:
