На второй год из колледжа я был переведен в Браунский университет в Провиденс на Род-Айленде. Я чувствовал, что в новой среде пышнее и ярче расцветут новые восприятия. В университете я продолжил изучение своей основной дисциплины — английской литературы; кроме того, я посещал курсы искусствоведения, философии и геологии. Однако я все более пренебрежительно относился к формальному образованию. Я не видел, какую пользу для избранной мною карьеры писателя могла бы принести ученая степень. Мне недоставало терпения для простого накапливания фактического материала, поскольку во всем меня, прежде всего, интересовал вопрос «почему?». Даже на лекциях по философии, на которых должны были затрагиваться вопросы «почему», мы занимались простой классификацией мнений людей, которых изучали. Когда я понял, что нечего и рассчитывать на рассмотрение обоснованности их мнений, я, в качестве молчаливого протеста, занялся на лекциях чтением поэзии.
Упорно стремясь к развитию избранного амплуа, я пытался играть роль авторитетного писателя и философа перед всеми, кто имел желание слушать меня. Однако таких было очень немного. Часами сидели мы вместе, увлеченные игрой философской мысли. Я помогал им увидеть, что радость должна быть настоящей целью жизни, что непривязанность является верным ключом к радости и что каждый должен жить просто, находя радость не в вещах, а во все
расширяющихся горизонтах видения реальности. Истину можно найти, утверждал я, не в низменных сторонах жизни, на чем настаивают многие писатели, а в высоких человеческих устремлениях.
Большинство моих писаний студенческой поры давно преданы огню или благословенному забвению. Один отрывок, избежавший сожжения, выражает взгляды, которые я излагал в то время. И небесполезно процитировать его без изменений.
Мои соотечественники, породившие то, что во многих отношениях чудовищно, провозглашают то, о чем не заявлялось ранее так страстно: мы пойдем в ногу с веком, если будем творить великие вещи. Им кажется необходимым повторять то, что обычно слишком очевидно; и именно это свидетельствует о том, как мало это столетие отозвалось в наших сердцах.
Более того, они неправильно пошли истинное значение демократии, которое заключается не в том (как они полагают), чтобы унижать достоинство благородных, воспевая добродетели простого человека, а в том, чтобы объяснить простому человеку, что он тоже может стать благородным. Цель демократии в том, чтобы улучшить положение бедного человека, а не восхвалять его за бедность. Только при такой цели демократия может иметь настоящую ценность.
